Главная страница

А. В. Лавров.

«ТРУДЫ И ДНИ»

Напечатано в: Русская литература и журналистика начала XX века 1905-17. Буржуазно-либеральные и модернистстские издания. М., 1984. с. 191-211.

История журнала «Труды и дни», выходившего в Москве с 1912 г. как «двухмесячник издательства „Мусагет”», неотъемлемо связана с судьбой этого масштабного издательского начинания, объединившего на рубеже 1900—1910-х годов приверженцев и теоретиков символизма религиозно-философской и мистико-жизнетворческой направленности с философами-идеалистами и эстетиками-культурологами. «Труды и дни» как таковые были лишь конкретным применением «мусагетской» программы на страницах периодического издания. Здесь нет возможности подробно освещать историю «Мусагета» и его идейно-эстетические принципы, их придется касаться лишь постольку, поскольку они определяли практику «мусагетского» двухмесячника.

Во вступительном слове, предпосланном первому номеру «Трудов и дней», редакция объявляла о своей двойной цели. «Первое, специальное назначение журнала — способствовать раскрытию и утверждению принципов подлинного символизма в области художественного творчества». Под «подлинным» символизмом здесь понимался творческий метод, базированный на глубоких историко-культурных и религиозно-философских основаниях и противопоставленный символизму «неподлинному» — «самоценному», самодовлеюще эстетическому, сближенному с «декадентско»-модернистской литературно-художественной продукцией; метод, прокламированный философско-эстетическими декларациями Андрея Белого и Вячеслава Иванова и ориентированный на «вечные» духовные скрижали. «Другое и более общее его назначение, — говорилось далее во вступлении, — служить истолкователем идейной связи, объединяющей разносторонние усилия группы художников и мыслителей, сплотившихся под знаменем „Мусагета”»¹. Этой формулировкой было заявлено о первом «внешнем», хотя и изрядно запоздавшем, объединении вокруг специального органа печати группы символистов-литераторов, контуры которой обозначились еще в начале 1900-х годов.

Истоки «Трудов и дней» коренились в родственных для символистов-«теургов», прежде всего Белого и Блока, мистических устремлениях начала века, в специфическом около-символистском объединении — кружке «аргонавтов», характернейшие выразители которого (Белый, Э. К. Метнер, Эллис) стали идеологами и фундаторами «Мусагета», в неоднократно предпринимавшихся и ранее попытках «материализовать» этот внутренний, проецированный в глубины «несказанного» союз как нечто самостоятельное и самоценное по отношению к символистскому направлению в целом, наконец — в стремлении выразить в коллективном литературном деянии культивируемую ими, по меткому определению современного исследователя, связь каждой личности с каждой другой «без отчуждающих средостений „цивилизации”»². Утопическое по самой сути, это стремление не могло, естественно, найти себе адекватного воплощения — задуманные Эллисом сборники «Арго» остались проектом, выпущенные же в свет два литературно-философских сборника «Свободная совесть» (1906) отличались эклектичностью и весьма низким общелитературным уровнем и по единодушному мнению оказались неспособными хотя бы в малой мере реализовать возлагавшиеся на них задачи.

Идея «своего» журнала вынашивалась будущими «мусагетцами» на протяжении ряда лет, и возникла она даже раньше, чем идея собственного издательства. В марте 1907 г. Эллис писал Э. К. Метнеру: «...вы обязаны создать художеств<енный> орган в России и создать эстетич<еский> центр, вроде братства Ст. Георге»³. Еще 27 января 1907 г. Метнер изложил Эллису свою «мимолетную мысль»: «У меня в голове одно, правда несколько претенциозное, название журнала; именно: Мусагет. Этим 1) объединяются не только чисто эстетические темы и произведения, но и научные... эллин все понимал артистически, и только такое понимание — культуропроизводительно»⁴. В письме к Эллису от 14 апреля 1907 г. Метнер уже сообщал о своем решении стать редактором будущего журнала «Мусагет», который собирался начать с 1908 г., а также намечал предварительно организовать издательство «Культура» и выпустить в свет несколько книжек, дающих представление «о культуре в нашем новом, синтетическом смысле»⁵. В 1907 г., в самый разгар внутрисимволистской полемики, воплотить в жизнь этот замысел не представилось возможности, да и потребность в нем еще не приобрела первостепенной важности, но два года спустя, на фоне доживавших последние месяцы «Весов» и «Золотого руна» и стремительно начавшего свою деятельность во многих отношениях им преемственного «Аполлона», идея журнала, объединяющего символистов религиозно-философского склада, разгорелась с новой силой.

«„Весы” кончаются, „Руно” кончается, в Петербурге усиливается „Аполлон”, так что если мы год просрочим, будет поздно», — писал Андрей Белый Метнеру в конце августа — начале сентября 1909 г.⁶ В начале 1910 г. Эллис излагал Метнеру свои «доводы в пользу журнала», подчеркивая «исключительно благоприятный момент» для того, чтобы утвердить гегемонию своей идейно-эстетической линии⁷. Однако, несмотря на единодушие Белого, Эллиса и Метнера, тогда уже вынашивавшего планы по составу, композиции и оформлению задуманного журнала, начать его издание одновременно с организацией «Мусагета» не удалось⁸. Вновь разговор о будущих «Трудах и днях» был поднят лишь в 1911 г., когда издательская деятельность «Мусагета» надежно наладилась и круг «мусагетцев» обрисовался со всей определенностью.

Если в 1909 г. предполагалось, что замышляемый журнал будет в общих чертах развивать традиции «Весов» и опираться на круг «весовских» авторов («Необходимо продолжить линию „Весов” (идейную) во что бы то ни стало»⁹), но с преимущественным вниманием к религиозно-философским и культурологическим аспектам, — то установки «Трудов и дней» стали принципиально иными: главной задачей журнала было выдвинуто обоснование символизма как философско-«жизнетворческого» мироощущения, синтезирующего важнейшие, с точки зрения его адептов, жизнеспособные, творчески стимулирующие начала и достижения мировой культуры в области отвлеченного мышления, эстетического самосознания и художественной реализации. В этом смысле позиции «Трудов и дней» были во многом полярными по отношению к «весовской» практике: «Весы» прежде всего (отстаивали символизм как современное, новаторское в сравнении с прежними направлениями литературное течение — «Труды и дни», как бы в противовес преходящей литературной повседневности, пытались опереться на неумирающие ценности, проследить связь символистских построений с величайшими достижениями человеческой культуры минувших веков; «Весы» выступали в защиту модернистских исканий и не чурались «декадентства» — теоретики «Трудов и дней» демонстративно отвергали самодовлеющий модернизм и считали его враждебным тем культурным началам, которым, как они полагали, наследует «подлинный» символизм; в плане международных культурных ориентаций «Весы» были непосредственно связаны в первую очередь с французскими новейшими поэтическими школами — установки «Трудов и дней» были откровенно германофильскими, немецкая философская и художественная культура была для издателя журнала Э. К. Метнера точкой отсчета во всех программных заявлениях, преемственность по отношению к ней, согласно его позиции, должна была обеспечить новый подъем и расцвет русской культуры, поскольку Германия и Россия — «двоюродные братья»¹⁰.

Основное же отличие «Трудов и дней» от «Весов» заключалось в том, что журнал Брюсова отразил эпоху расцвета символистской литературной школы, а «мусагетскому» двухмесячнику суждено было стать одним из наиболее красноречивых аргументов, свидетельствовавших о кризисе символизма и его разложении как целостного жизнеспособного направления. Эта кризисность и бесперспективность сказывались несмотря на то, что обоснованию универсального значения символистского художественного метода было уделено на страницах «Трудов и дней» первостепенное внимание. Такое положение дел не было тайной и для самых рьяных приверженцев идейно-эстетических установок журнала; не случайно признание Эллиса еще в дни организации «Трудов и дней»: «..наш Арго стал Мусагетом, I I I Думой гибнущего символизма»¹¹.

В объявлении о подписке на «Труды и дни» оповещалось, что журнал выходит «под редакцией Андрея Белого и Эмилия Метнера, при ближайшем участии Александра Блока и Вячеслава Иванова». В 1910 г. Иванов, Блок и Белый в полемике о символизме оказались на принципиально близких позициях: в статьях «Заветы символизма» Иванова, «О современном состоянии русского символизма» Блока, «Венок или венец» Белого с равной убежденностью отстаивались пророческая, «жизнестроительная» миссия символизма, представление о «высшем долге» его служителей и идея верности «внутреннему канону», основанному на платоновском миросозерцании и философии Вл. Соловьева, на тяготении к постижению «тайны», сверхреальной сути запечатлеваемого художником мира явлений¹². Стремление к самостоятельному, обособленному литературному выражению этого тройственного союза возникло в начале 1911 г. — тогда вынашивалась идея издания в Петербурге символистского органа под контролем троих писателей (с привлечением других писателей-единомышленников), при вероятном содействии «Мусагета». 20 января 1911 г. Вяч. Иванов писал Блоку: «...давайте издавать Дневник трех поэтов, в котором мы на первом месте заявим, что пишем вместе, под одним заголовком, потому что просто так хотим, но не стремимся ни к единогласию, ни даже к гармонии трех безусловно не зависящих один от другого отделов, — не боимся даже и тройных повторений одной мысли, если таковые случатся, одним словом — не читаем друг друга, и все это потому, что знаем, что жили и живем об одном. Трое, конечно, — Вы, Андрей Белый и я. Можем как-нибудь сложиться что ли... или же, быть может, издание возьмет на себя „Мусагет". Ведь „Мусагет" и я давно, как Вы знаете, подумывали о периодическом издании совсем иного, чем обычно бывает, порядка»¹³. Не получив возможности реализоваться в Петербурге, проект, действительно, перекочевал в Москву, на «мусагетскую» почву.

Вернувшись из длительного заграничного путешествия, Андрей Белый писал Блоку в конце мая 1911 г.: «Меня очень порадовала Твоя инициатива (как и Вячеслава) в Мусагете. Пойми, что для меня было бы счастьем превратить Мусагет в наш общий орган... У меня в Каире независимо от сообщения Метнера созрел аналогичный план»¹⁴. Осенью 1911 г. началась подготовка первых выпусков «Дневника Мусагета» (или «Хроники Мусагета»), предполагалось издавать либо восемь, либо шесть номеров в год¹⁵. В октябре, говоря в письме к Блоку уже вполне конкретно о журнале «Дни и труды Мусагета», Белый подчеркивал опять же его специальную предназначенность для выражения «нашей духовной связи»: «Это прежде всего место, где хотелось бы соединиться в тихих речах друг с другом... вот такое-то общение духом я мечтал в виде маленького журнальчика»¹⁶. И позднее, уже когда лицо журнала определилось не совсем в соответствии с этими прогнозами, Белый не терял связанных с ним упований: «В „Тр<уды> и дни” буду много писать, но писать свое, интимное. Был бы рад, если б Ред<акц>ия уделила мне „свой угол" а 1а „своего угла" Розанова в былой памяти „Новом пути”»¹⁷.

Двойное редакторское управление «Трудов и дней» явилось следствием десятилетней интенсивной духовной связи, соединявшей Андрея Белого и его «старинного друга» Э. К. Метнера (литературный псевдоним — Вольфинг). Эмилий Карлович Метнер (1872—1936), брат знаменитого композитора Н. К. Метнера, музыкальный критик, философ и эстетик, был одним из первых ценителей юношеских «симфоний» и стихотворений Белого, его единомышленником в важнейших мировоззренческих позициях и духовным конфидентом. Метнер не раз признавался, что в числе важнейших причин организации «Мусагета» и «Трудов и дней» было стремление обеспечить Белому наиболее благоприятные условия для всестороннего раскрытия его дарования. Опираясь в первую очередь на деятельное сотрудничество и творческую энергию Белого, а также на философско-эстетические концепции символизма Вяч. Иванова, Метнер намеревался сделать «Труды и дни» центром борьбы за культуру, в целом осмыслявшуюся достаточно широко, но под специфическим углом зрения.

Развивая мысли Канта и Ницше, Метнер (в статье «,,Мусагет”. Вступительное слово редактора») рассматривал культуру как самоценное движение «от интуитивно-предвосхищенного невыразимого знания культурно-должного к реализации этого должного», как «естественно проявляющуюся власть художественного и религиозного творчества над жизнью»; в соответствии с этим подходом религия вступает в отношения соподчиненности с культурным творчеством, «нисколько не теряя при этом и своего сверхкультурного значения»¹⁸. Современность, по Метнеру, переживает эпоху культурного кризиса; искание же и проложение путей к новой, органической культуре является центральной задачей «мусагетского» объединения. Выраженные в предельно общей форме и далекие от каких бы то ни было социально-исторических проекций, представления Метнера о культурном созидании, безусловно, предполагали творческую деятельность на объективно-идеалистической основе, в идеале равноценно   сочетающую   художественный   и   философский аспекты и опирающуюся на традиции недогматического и в то же время духовно преемственного мышления, на некие безусловные ценности, накопленные философией, религией и искусством. Универсальной творческой личностью, символом той культуры, которую «Мусагет» провозглашал своим знаменем, был для Метнера Гёте, к нему по значению и масштабу приближался Вагнер — тоже синкретическая фигура, в чьем творчестве «поэзия, музыка и религия сплетены»¹⁹.

Кроме выступлений в «Трудах и днях» (статьи под общим заглавием «Инвективы на музыкальную современность»), идейно-эстетической декларацией Метнера явился также сборник его статей «Модернизм и музыка», в котором общие культурологические вопросы были затронуты в связи с последними музыкальными новациями. Решительное ниспровержение музыкального модернизма, выраженного в творчестве Рихарда Штрауса и Макса Регера, было для Метнера конкретным опытом критики всей современной культуры, растратившей свое высокое предназначение в сомнительных эффектах и внешних виртуозных приемах. Отмечая взаимосвязь крайнего индивидуализма и беспочвенного модернистского новаторства, Метнер настаивал на единстве подлинной культуры с основами народного творчества, противопоставлял художественному упадочничеству и пессимизму искусство положительных ценностей, верное культуросозидательной миссии²⁰. Резкий протест, антибуржуазный по сути, против снижения общественной роли искусства, против «рыночного», потребительского отношения к нему был у Метнера, однако, скорректирован и приглушен его догматическим германофильством.

Руководя изданием «Трудов и дней» и всемерно стараясь выдерживать в них свою культурологическую линию, Метнер специально не занимался разработкой вопросов символистского мировоззрения и символистской эстетики — эта задача решалась в основном усилиями Вячеслава Иванова и Андрея Белого. Первый номер журнала открывали статьи «Мысли о символизме» Иванова и «О символизме» Белого; заново был поднят вопрос о том, какое именно творчество имеет право называться символическим. Общим убеждением теоретиков «Трудов и дней» было то, что новейшая литературная школа символизма лишь сумела осознать извечную символическую природу подлинного искусства. Показательна в этом отношении статья Ю. Н. Верховского «О символизме Баратынского». В ней утверждалось, что «символизм искусства лежит вне эстетических категорий», он фактически уподоблялся вызыванию «чувства связи вещей, эмпирически разделенных», передаче «эха иных звуков», пробуждению «непередаваемых ощущений» и т. д.²¹

Иванов, обходя вопрос о символизме как сравнительно недавно возникшем литературном направлении, ограничивал свои размышления областью чистых идей: истинный символизм, по его убеждению, не может умереть, ибо смерти нет, он — «энергия, высвобождающая из граней данного», он ставит целью освобождение души, не порывая с земным, «он хочет сочетать корни и звезды и вырастает звездным цветком из близких, родимых корней»²². Символизм, в трактовке Иванова, оказывается созвучным вообще искусству, так или иначе касающемуся кардинальных философских основ бытия. В более поздней статье «О границах искусства» Иванов подчеркивал, что необходимо утвердить символизм «не в легенде и не в истории», «но в общих заданиях искусства и в искусстве грядущем»²³.

Сходное решение проблемы предлагал и Андрей Белый. Символическим он признавал искусство, являющее нераздельное единство формы и содержания и основанное на «бессознательной любви к метафоре-символу»²⁴, искусство, осознавшее свою свободу и в то же время свободно ставящее перед собой высшие, теургические цели. В другой статье под тем же заглавием «О символизме» Белый сопоставляет понятия символизма как школы и символизма как миросозерцания, явленные соответственно в литературах Франции и Германии и не давшие необходимого единства («Что германской расы не сочеталось с как латинской»), и настаивает на необходимости их синтеза для грядущего расцвета русского символизма: «Русские символисты лишь потому утверждают себя символистами, что твердо верят они: символизм пока был утренней зарей»²⁵. Символизм, по Белому, — некая единая идея, могущая проявиться в различных формах творчества; художник-символист предельно свободен в проявлении своей души: «Сегодня он пропоет нам систему, пропоет завтра песню, послезавтра молитву». Такое отстаивание безграничности и универсальности возможностей символизма скрывало под собой и полемику с эстетической программой журнала «Аполлон» с его пафосом «поэтической чистоты»: «Создается... новое увлеченье всем законченным, ясным; и мы предвидим уже в увлеченье том и новую ложь. Появляется добровольная полиция, возникает новый участок ясности»²⁶.

Проблему грядущего символистского синтеза, вслед за Белым и Ивановым, затрагивал в статье «Нечто о каноне» (1912, № 1) и Вл. Пяст, отстаивавший идею следования «внутреннему канону», завещанному величайшими художниками как императив свободного творческого самовыражения. Имена, на которые опирались теоретики «Трудов и дней», обосновывая свои представления о символизме, возникали с разной частотой и в различных сочетаниях, но все они неизменно выводили за рамки символизма как исторически сформировавшегося литературного направления. Гомер, Данте, Шекспир, Гёте, Тютчев, Гоголь, Ницше, Вагнер служили утверждению надысторической концепции символизма как некого сверхискусства, опирающегося на величайшие художественные достижения человечества.

Подобно «Весам» в первые годы их издания, «Труды и дни» не имели беллетристического отдела. Журнал был теоретическим, печатавшим и чисто философские статьи, но, в отличие от «Весов», в нем почти не было «злобы дня». Критические отклики, хроникальные материалы встречались скорее в виде исключения, чем как непременное для периодического издания правило, да и трактовали они избранный предмет не на фоне современной литературной панорамы, а в сугубо умозрительном ключе. Примечательна в этом отношении статья С. Н. Дурылина «О лирическом волненьи» (1913, № 1—2), написанная в связи с выходом первой книги стихов Юлиана Анисимова «Обитель». Стихи начинающего автора рассмотрены в ней вне поэтического контекста, да и самый критический анализ как таковой заменен возвышенными и отвлеченными медитациями, которые подкреплены цитатами из «Обители» и ссылками на «Цветочки Франциска Ассизского», св. Серафима, П. А. Вяземского, Пушкина, Фета и т. д. Такой подход был прямым следствием того понимания символизма и подлинных художественных задач, которое насаждалось мэтрами «Трудов и дней». «Дни» «Мусагета», если пытаться судить о них только по «Трудам и дням», вообще протекали как бы вне движущегося времени, по собственным имманентным предустановлениям. Ориентация на «вечные» ценности и тщательно оберегаемая эзотеричность²⁷ замыкали теоретиков журнала в сферах, далеких от живого литературного процесса. Подобное отрешенное отстаивание «заветов символизма» на вечные времена гораздо очевиднее свидетельствовало о кризисе, переживавшемся символистским направлением, чем любые критические приговоры, провозглашенные извне.

Более года спустя после начала издания журнала А. С. Петровский (переводчик, близкий друг Белого и Метнера) сообщал: «Слышал (не без приятного удивления) от нескольких посторонних и не кружковых лиц большие похвалы ,,Трудам и дням”. Их очень ценят и выделяют. Подите же!»²⁸. Удивление Петровского не должно, в свою очередь, удивлять: действительно, «Труды и дни» с самого начала зарекомендовали себя как издание сугубо «кружковое» и неспособное вызвать сколько-нибудь широкий общественный резонанс. Откликались на «Труды и дни», по существу, только «в своем углу», и эти отклики, как правило, заключали весьма серьезную критику. Даже сочувственно относившийся к символизму и его приверженцам Н. А. Бердяев ощутил историческую несвоевременность и обреченность красноречиво начатой «мусагетским» двухмесячником символистской проповеди. «Думаю, что журнал этот преждевременен, и боюсь, как бы он не оказался мертворожденным, — со всей откровенностью писал он Белому по прочтении первого номера „Трудов и дней”. — В нем слишком чувствуется компания добрых друзей и есть опасность кружковщины. Лозунг символизма вряд ли может соединить и вызвать живую активность. Может образоваться догматика и даже схоластика символизма, что, конечно, нежелательно. Журнал должен быть боевым, внутренно, идейно боевым, должно чувствоваться, что от этой идейной борьбы зависит жизненная судьба. Боевыми журналами были „Мир искусства”, „Новый путь”, „Весы”. Символизм не может быть сейчас боевым лозунгом... Мы живем во времена такого потрясения основ культуры, такого кризиса культуры, что вряд ли годен для нас идеал культуртрегерства. Вот этот запах германского культуртрегерства в „Трудах и днях” вызывает во мне протест»²⁹.

Ту же искусственность и самозамкнутость «Трудов и дней» сразу ощутил и А. Блок при всей своей первоначальной близости к организационному ядру «Мусагета». «Первый № — номер Вячеслава Иванова; над печальными людьми, над печальной Россией в лохмотьях он с приятностью громыхнул жестяным листом» — так охарактеризовал Блок программные ивановские «Мысли о символизме», увидев их упречность в оторванности не только от реального жизненного трагизма, но и от исторического развития: Иванов, подчеркивает Блок, восклицает о катарсисе «тем же тоном в 1912 году, как в 1905 году»³⁰. Превознесение философических отвлеченностей над собственно человеческим, непосредственным началом представлялось Блоку слабейшей стороной деятельности журнала. «...Опять я в недоумении от „Трудов и дней”, — признавался он Белому по получении второго номера. — Ужасно все „умно”! ...Мне очень дорог тот лад, на который себя настроили „Труды и дни”, но не исполнение»³¹. Для подлинного «жизнетворчества» («лад» «Трудов и дней»), по Блоку, «надо воплотиться, показать свое печальное человеческое лицо, а не псевдолицо несуществующей школы»³². Этим принципом он, видимо, и руководствовался, публикуя в «Трудах и днях» свою статью «От Ибсена к Стриндбергу» (1912, № 2) и предполагая написать туда же вторую статью, специально посвященную Стриндбергу³³, чей образ зримо вобрал для него тогда представления о человеческом начале. Блок очень быстро охладел к «Трудам и дням» (и вообще к «мусагетскому» объединению, в особенности после организации осенью 1912 г. в Петербурге издательства «Сирин», с которым он сблизился), и статья «От Ибсена к Стриндбергу» осталась его единственным вкладом туда, вопреки предварительно заявленному «ближайшему участию» и еще ранее вынашивавшейся идее «тройственного союза». «Если я Вам — помощник, то, конечно, только внутренно, так мало, к сожалению, умел я для Вас сделать», — писал Блок Э. К. Метнеру 18 ноября 1912 г., как бы официально устраняясь от дальнейшей деятельности в журнале³⁴.

«Компания добрых друзей», о которой говорил применительно к «Трудам и дням» Бердяев, также не смогла выдержать необходимого единства. Среди сотрудников журнала, кроме маститых и начинающих символистов, числились и философы-идеалисты, участвовавшие в выходившем при «Мусагете» «международном ежегоднике по философии культуры» «Логос», — С. И. Гессен, Ф. А. Степпун, Б. В. Яковенко. Между этими двумя группами с самого начала происходили трения и конфликты. Действительно, трудно было согласовать методологически строгие неокантианские построения Яковенко, например, с мистическим визионерством Эллиса и импровизационной метафорической стихией статей Белого. «Культуртрегер» Метнер, оставаясь верным своему рационалистическому, регламентированному строю мышления, поддерживал «философскую» фракцию, триумвирату же символистов она была в целом антипатична, и Белый всеми силами, пуская в ход свои редакторские полномочия, стремился приглушить роль «Логоса» в «Трудах и днях»³⁵, вплоть до снятия принятых Метнером материалов (в частности, он приостановил печатание резко критической статьи Яковенко о «Философии свободы» Бердяева). Опубликованная в «Трудах и днях» статья Белого «Круговое движение. (Сорок две арабески)» (1912, № 4—5), важнейшая для понимания его духовных исканий этого времени, стала основанием для печатной полемики: Ф. Степпун поместил в том же номере журнала «открытое письмо» Белому, в котором, отдавая должное его исключительному дарованию и критическому мастерству, упрекал в совершении «головоломных скачков» и «безответственных обобщений»³⁶, в неправомерном переносе на действительность событий своей внутренней жизни; в ответе Степпуну (1912, № 6) Белый стремился убедить в подспудной закономерности своих идейных исканий. Эллис подметил в выступлении Степпуна лишь «абсолютное непонимание, что на афоризмы и гениальные парадоксы нельзя отвечать стилем чеховского учителя», и дополнительное доказательство того, что в «Трудах и днях» между символистами и «филозофутиками» заключен «ложный брак», переходящий в «добрую ссору»³⁷.

Однако гораздо более конфликтной оказалась другая внутримусагетская оппозиция, наметившаяся на сей раз в среде прежних единомышленников-символистов,— оппозиция между культурологическими установками Метнера и антропософией Рудольфа Штейнера, завоевавшей активных сторонников среди «мусагетцев».

18 сентября 1911 г., еще до основания «Трудов и дней», за границу, на курсы лекций Штейнера, уехал Эллис, сделавшийся там фанатическим приверженцем антропософского учения. В феврале 1912 г. за границу отправился Андрей Белый, который также в скором времени стал убежденным штейнерианцем. Уже во второй половине 1912 г. в редакции «Трудов и дней» назрел раскол: Белый, один из полномочных руководителей журнала, и Эллис, входивший в число наиболее деятельных сотрудников, стремились сделать «мусагетский» орган трибуной для распространения антропософских воззрений, что наталкивалось на решительное противостояние Метнера и неприятие Вяч. Иванова. «Статьи оккультистские, если они подписаны Белым, — конечно, желанны! — писал Иванов Метнеру 22 сентября / 5 октября 1912 г. — Но синтеза между оккультизмом и символизмом я не признаю как эстетической платформы или программы журнала. Здесь огромная опасность для искусства вообще, а кроме прочего, просто я защищаю знамя символизма, а не выдаю его, не подмениваю его; не укрываюсь в чужие ряды»³⁸. В другом письме, выражая недовольство усилением влияния Эллиса во внутренних делах «Трудов и дней», Иванов сообщал о своем решении «выйти из числа ближайших сотрудников» журнала: «Это снимет с меня ответственность за тот сдвиг платформы, который совершается в журнале... Во всяком случае, в идейные авантюры я не пущусь и ответственность за модификацию символических учений в теософическом смысле нести не хочу»³⁹. Метнер, в свою очередь, утверждал, что «проповеди оккультизма да еще с определенной (штейнерьянской) окраской ни Мусагет ни Труды и дни допустить не могут»⁴⁰, что «Мусагет должен остаться верным Канту, Гёте, Вагнеру, или его существование есть ложь, есть фикция»⁴¹.

Определенный крен в сторону антропософии все же сказался на «Трудах и днях». В первом из своих «Мюнхенских писем» (1912, № 4—5) Эллис утверждал близость между религиозным символизмом и современным немецким «научным оккультизмом». Белый в «Круговом движении» воспевал «простую, честную правду», заключенную в мистерии Штейнера⁴². Деятельные «мусагетцы» А. С. Петровский и М. И. Сизов также под влиянием Белого приобщились к антропософии. Однако Метнер всячески старался поставить заслон антропософской проповеди на «мусагетской» почве, и это порождало бурные конфликты и подспудную борьбу, не вылившуюся на страницы журнала, но сделавшую невозможным редакторское взаимопонимание и сотрудничество⁴³. В № 4—5 «Трудов и дней» за 1912 г. было помещено оповещение: «Андрей Белый намеревается остаться за границей на неопределенное время; поэтому, сохраняя за собой права и обязанности члена литературного комитета издательства „Мусагет”, он вынужден отказаться от редактирования „Трудов и дней”, так как эта работа издалека, в особенности при частых переездах, сопряжена для него с большими внешними неудобствами»⁴⁴. Внешние обстоятельства, конечно, не благоприятствовали редакционной работе — Белый в эти месяцы ездил за Штейнером, читавшим лекционные курсы в различных городах Европы, — однако принципиальный характер его устранения от руководства был очевиден.

Идейный разброд, разнонаправленность редакторских установок и неудобства практической работы (кроме Белого, Метнер и Иванов также месяцами жили в это время за границей) губительно сказывались на ведении журнала. Сообщая Вяч. Иванову о комплектовании очередного номера за 1912 г., Метнер отмечал, что статья Конст. Эрберга «Искусство — вожатый» «не „ахти-что”», а статья «студента Сидорова» (А. А. Сидорова, впоследствии известного искусствоведа и книговеда) «В защиту книги» «тоже неважная»,— «но надо и разбавлять, иначе мы сядем на мель»⁴⁵. В мае 1912 г. секретарь «Мусагета» В. Ф. Ахрамович информировал Метнера: «Статей для ,,Трудов и дней” нет совсем, никто не отвечает на письма, по выражению Степпуна, ,,Труды и дни” похожи на „чумных щенят”. Нам придется выпустить двойной номер (июль—октябрь)... Придется, вероятно, пополнить недостаток литературного (в специфическом смысле) материала музыкальным»⁴⁶. Сложность отношений между руководителями «Трудов и дней», взаимные veto на те или иные материалы и сравнительно узкий круг участников — все это вело к тому, что журнал не способен был выдержать заявленную периодичность. В письме к Белому от 13/26 сентября 1912 г. Метнер заявлял: «Если журнал не может выходить вовремя (что зависит только от сотрудников) и если он должен влачить жалкое и для никого почти не нужное существование, то я его закрываю с 1913 г.»⁴⁷ Оставшись единоличным редактором, Метнер фактически так и поступил. 1912-й год оказался первым и последним годом существования «Трудов и дней» как строго периодического издания. Рядом с извещением об отказе Белого от редактирования было помещено объявление о том, что со следующего года «Труды и дни» будут выходить без регламентированной периодичности, в количестве 4—6 выпусков в год — ввиду того что каждый выпуск «представляет собою вполне самостоятельный сборник статей... которые никогда не имеют только интерес дня, а часто с этим интересом вовсе не считаются, и ввиду того, что составление таких сборников затрудняется обязательством перед подписчиками относительно своевременного выхода их в свет»⁴⁸. В 1913 г. удалось издать по этой программе, однако, только один сдвоенный выпуск; при следующем выпуске уже оповещалось, что решено «вовсе отказаться от внешнего характера повременного издания и выпускать в свет сборники но мере накопления подходящего материала»⁴⁹. За 1914—1916 гг. вышло в свет два таких сборника. Из числа четырех учредителей в реформированных «Трудах и днях» деятельно участвовал только Метнер и одну статью поместил Вяч. Иванов. Основной контингент сотрудников стал составлять теперь «Молодой Мусагет» — кружок молодежи, преемственный по отношению к старым «мусагетцам» и составлявший своеобразный резерв этого издательского объединения⁵⁰; среди них активно проявили себя в «Трудах и днях» С. Н. Дурылин, А. А. Сидоров, С. П. Бобров, Н. П. Киселев.

Еще в пору соредакторства Белого Метнер учредил в «Трудах и днях» отдел «Wagneriana», в котором печатал свои «Наброски к комментарию» к музыкальным драмам Вагнера. С 1913 г. этот раздел стал одним из ведущих наряду с вновь учрежденными отделами «Goetheana» и «Danteana». Материал последних трех выпусков был распределен по новому композиционному принципу: второй отдел заключал в себе «статьи по вопросам символизма и культуры», а первый был посвящен «усвоению наследия великих творцов культуры» — Гёте, Вагнера, Данте⁵¹. Такое исключительное внимание к «великим теням» являлось не только следствием программной установки творить вне «интересов дня»; но и позицией по отношению к текущему дню, намерением показать современности поучительный пример. Ориентация на «олимпийца» Гёте, на грандиозный синтез культуры, воплощенный в его творческой личности, была, по убеждению Метнера, спасительным курсом в хаосе современного модернизма, выходом из «лжи декадентских вывертов», освобождением «от призрачности и от жизневраждебности». «Болеет наша культура, — утверждал Метнер во введении к разделу „Goetheana”, — и здесь, пока не появятся верховные водители, за которыми мы вольно или невольно должны будем следовать, единственным упованием нашим являются великие мертвецы...»⁵².

«Goetheana» стала наиболее содержательным из специальных разделов «Трудов и дней». Кроме программного «Введения» Метнера, в нем были помещены статьи А. К. Топоркова «Лесной царь» (философский анализ одноименной баллады Гёте) и «Гёте и Фихте», статьи «Воля к власти» Мариэтты Шагинян (которую связывала в ту пору с Метнером «гётеанская дружба»⁵³) и «Гёте и переводчик» А.А.Сидорова, затрагивавшая вопросы перевода поэзии Гёте на русский язык. Преклоняясь перед Гёте и стремясь к возможно более глубокому постижению его творческого наследия, авторы «Трудов и дней» воспринимали немецкого классика все же в специфическом символистском ракурсе: в Гёте видели носителя символистского мироощущения, на первый план выдвигались мистические, иррациональные начала его творческого духа — это зримо сказалось в статьях Топоркова, а также в книге Метнера «Размышления о Гёте» (1914), посвященной критике взглядов Штейнера на Гёте⁵⁴.

Философско-эстетическое значение Вагнера для «мусагетского» символизма было лишь декларировано на страницах «Трудов и дней», но не истолковано с достаточной глубиной и отчетливостью, — несмотря на довольно большой объем «вагнерианы». Мифологические «комментарии» Метнера к «Кольцу Нибелунга» при всей своей основательности не претендовали на обобщающую характеристику Вагнера в свете актуальных культуросозидательных задач⁵⁵, то же можно сказать и о небольшой статье М. Шагинян «О „конце” и „окончании”» (тетрадь 7). Что касается статьи Эллиса «„Парсифаль” Рихарда Вагнера» (1913, № 1—2), то она гораздо содержательнее говорила о новом повороте в идейных исканиях поэта-символиста (который быстро разочаровался в антропософии и укрепился в своем преклонении перед средневековым религиозным искусством и идеей духовного рыцарства), чем собственно о последней опере-мистерии немецкого композитора. Эллисом определенно был инспирирован отдел «Danteana», открытый в предпоследнем выпуске «Трудов и дней». Самое примечательное в нем — статья Эллиса «Учитель веры» (тетрадь 7), фанатически восторженная, воспевающая «Божественную Комедию» как христианскую мистерию и прославляющая религиозный догматизм средневековья.

Статьи второго отдела «Трудов и дней», даже если и касались новейших литературных произведений, то характеризовали их в отвлеченно-метафизическом ракурсе; философско-культурологический анализ преобладал над художественным. Таковы, например, статьи «О „Серебряном голубе”» В. О. Станевич и «Луг и цветник. О поэзии Сергея Соловьева» С. Дурылина (тетрадь 7). Парадоксальным образом журнал, начинавшийся как символистский и в этом смысле все же преимущественно литературный, менее всего касался собственно литературных проблем вне их подчинения тем или иным философско-эстетическим или «жизнестроительным» вопросам. На деле едва ли не единственной нитью, которая связывала «Труды и дни» с литературой, взятой в своем самостоятельном значении, были диалоги Б. А. Садовского «Жизнь и поэзия» и «О „Синем журнале” и о „бегунах”», — но характерно, что и они заключали в себе безоговорочное отвержение современной литературной действительности и были исполнены «пассеистского» пафоса: ныне поэзия утратила связь с подлинной жизнью и лишь лепит «жалкое подобие былой красоты»⁵⁶, в ней господствуют «лакированные безделушки цеховых ремесленников», и сама она превратилась в «бумажное чучело»⁵⁷. В статье «О сальеризме» Садовской, убежденный неоклассик и пушкинианец, с горечью утверждал, что в ближайшем будущем рассудочные и ограниченные Сальери «окончательно победят Моцартов, если только последних не возродит новая стихийная волна  жизни»⁵⁸.   «Золотой век»  русской поэзии служил для Садовского такой же опорой в современной ему культурной ситуации, как для Метнера Гёте, однако сама по себе подобная позиция не могла указать нового, перспективного для литературы пути.

Мало-помалу «Труды и дни» превращались в специальное, по преимуществу научное издание. Работы Сергея Боброва по поэтике соседствовали, например, со строго философской статьей А. К. Топоркова «О сущностях», музыковедческие штудии Н. Я. Брюсовой и анализ планетных сфер дантова «Рая», выполненный голландским ученым Вандер-Мейленом, — со стиховедческими исследованиями Н. П. Киселева и обстоятельным текстологическим разбором С. Н. Дурылина «Академический Лермонтов и лермонтовская поэтика»⁵⁹. Последние выпуски «Трудов и дней» более чем наполовину были заполнены материалами подобного рода. Их преобладание, независимо от профессионального качества, ясно говорило об исчерпанности «мусагетских» объединяющих идейных установок.

«Аристократическая» замкнутость на «вечных» темах и отвлеченных принципах, узкоаспектная специализация мстили за себя: деятельность журнала не вызывала заинтересованной реакции со стороны. В. Ф. Ходасевич иронически замечал о «Трудах и днях», что у них «больше корректоров, чем читателей»⁶⁰. Впоследствии Андрей Белый истолковывал судьбу журнала как свидетельство полного фиаско «мусагетской» программы: «...уже совершеннейшим трупом выглядел феномен скуки, журналик „Труды и дни”», ответственность за это он возлагал исключительно на Метнера с его культурным ригоризмом и начетничеством, с его неизменным «„veto” на все молодое и творческое»⁶¹, однако, думается, существовали и более глубокие причины, определившие участь последнего объединения символистов, и коренились они в неуклонно совершавшемся изживании символистской школой своих творческих возможностей, в постепенной утрате активной и стимулирующей роли в литературном процессе. Ведущие символисты заявляли о себе новыми достижениями, многие из их вершинных созданий были еще впереди, но цельное литературное направление, каким был ранее символизм, в середине 1910-х годов уже вступило в стадию распада, и история «Трудов и дней» служит этому убедительным подтверждением.

В 1914 г. Метнер подводил неутешительные итоги «мусагетской» деятельности: «5 лет тревог, беспокойств, неприятностей, дрязг, забот, ушло время, ушли силы; я все на той же мели; а то, что сделано, никому не нужно или нужно десятку-двум приятелей»⁶². Начавшаяся мировая война поставила и внешнюю преграду: Метнер оказался в Швейцарии, откуда руководить издательской деятельностью в Москве не было возможности. Передавая «мусагетские» дела В. В. Пашуканису, организовавшему на этой базе собственное издательство (уже не идейного, а чисто коммерческого характера), Метнер выдвигал определенные условия, среди них: «,,Труды и дни” должны выходить спорадически»⁶³. В результате этого в 1916 г. вышел в свет после двухлетнего перерыва последний, восьмой выпуск «Трудов и дней», в котором были напечатаны немногочисленные разнородные работы, скопившиеся в редакционном портфеле.

Символистскому объединению, стоявшему у истоков «Трудов и дней», впрочем, суждено было воскреснуть, но уже в иных условиях: Белый, Блок, Иванов вновь встретились как участники альманаха «Записки мечтателей». Но это уже принципиально другая страница литературной истории.

¹   Труды и дни, 1912, № 1, янв.— февр., с. 1. Предисловие «От редакции» было подготовлено Вяч. Ивановым; сохранился написанный им предварительный черновой текст (ИРЛИ, ф. 607, ед. хр. 166).

²   Котрелев Н. В. Неизвестные автографы ранних стихотворений Блока. — В кн.: Литературное наследство, т. 92. Александр Блок: Новые материалы и исследования. М., 1980, кн. 1, с. 226. Характеристику «аргонавтического» коллектива см. в статье: Лавров А. В. Мифотворчество «аргонавтов». — В кн.: Миф — фольклор — литература. Л., 1978, с. 137—151.

³   ГБЛ, ф. 167, карт. 7, ед. хр. 3.

⁴   Там же, карт, б, ед. хр. 1.

⁵   Там же, карт. 6, ед. хр. 4.

⁶   Там же, карт. 2, ед. хр. 4.

⁷   ГБЛ, ф. 167, карт. 7, ед. хр. 23. Сохранился относящийся, видимо, к этому же времени проект книгоиздательства «Арго», составленный Эллисом. При издательстве предполагалось организовать журнал под редакцией Э. К. Метнера, себе Эллис отводил роль секретаря, функции помощника секретаря намечено было возложить на А. М. Кожебаткина (впоследствии секретарь «Мусагета», организовавший собственное издательство «Альциона»); предполагалось также ближайшее участие Андрея Белого (ГБЛ, ф. 25, карт. 31, ед. хр. 5).

⁸   «Журнала не будет, а лишь книгоиздательство», — сообщал 2 нояб. 1909 г. В. О. Нилендер Б. А. Садовскому (ЦГАЛИ, ф. 464, оп. 2, ед. хр. 148). Год спустя Андрей Белый развивал (в письме к Э. К. Метнеру от 2 окт. 1910 г.) другой проект коллективного выступления «мусагетской» группы — «выпустить громовый сборник, написанный на самую горячую тему» (ГБЛ, ф. 167, карт. 2, ед. хр. 18), но и эта идея осталась далека от воплощения.

⁹   Письмо Эллиса к Э. К. Метнеру (янв.—февр. 1910 г.) — ГБЛ. ф. 167, карт. 7, ед. хр. 23.

¹⁰ Письмо Э. К. Метнера к Эллису от 24 окт. 1911 г. — ГБЛ, ф. 167, карт. 6, ед. хр. 17. «Великими двоюродными нациями» называл Метнер немцев и русских и в статье «Лист» (Труды и дни, 1912, № 1, с. 48). Ориентация «Мусагета» и «Трудов и дней» на германскую культуру была, кроме того, непременным условием, выдвинутым Ядвигой Фридрих, финансировавшей издательство, — близким другом Э. К. Метнера (см.: Метнер Н. Письма / Сост. и ред. 3. А. Апетян. М., 1973, с. 125); сам Метнер писал в этой связи Эллису (26 авг. 1909 г.): «Направление журнала (по желанию издателя) должно быть германофильское (в широком неполитическом, нефанатическом, культурном смысле слова) и отнюдь не враждебное Вагнеру; вот и все» (ГБЛ, ф. 167, карт. 6, ед. хр. 13). Имя издательницы держалось в строгой тайне от сотрудников «Мусагета». М. К. Морозова сообщает об отношениях Я. Фридрих и Э. К. Метнера: «Это была девушка лет 25-ти, немка, жившая постоянно в Пильнице, близь Дрездена, довольно красивая, культурная, имевшая большие личные средства, мечтала его превратить в немца и перевести на постоянное жительство в Пильниц, но „этого никогда не будет”, писал мне Эм<илий> Карл<ович>... Так как Эм<илий> Карл<ович> всегда мечтал основать культурное издательство в Москве, то она дала ему довольно крупную сумму денег, чтобы начать это дело. Так возникло книгоиздательство „Мусагет”. Протянувшись шесть лет, отношения его с этой девушкой кончились разрывом...» (Морозова М. К. Метнер. — ЦГАЛИ, ф. 1956, оп. 2, ед. хр. И, л. 9 об.).

¹¹ Письмо к М. И. Сизовой (начало нояб. 1911 г.) — ЦГАЛИ, ф. 575, оп. 1, ед. хр. 20.

¹² См.: Белъкинд Е. Л. Блок и Вячеслав Иванов. — В кн.: Блоковский сборник, II. Тарту, 1972, с. 370—371; Ермилова Е. В. Поэзия «теургов» и принцип «верности вещам». — В кн.: Литературно-эстетические концепции в России конца XIX — начала XX в. М., 1975, с. 201; Минц 3. Г. Блок и русский символизм. — В кн.: Литературное наследство, т. 92, кн. 1, с. 138—142.

¹³ Из переписки Александра Блока с Вяч. Ивановым / Публ. Н. В. Котрелева. — Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз., 1982, т. 41, № 2, с. 173—174. 21 января 1911 г. Блок, излагая матери замысел «дневника трех писателей», отмечал; «Этот последний план всех заманчивей, конечно» (Письма Александра Блока к родным. М.; Л., 1932, т. 2, с. ИЗ).

¹⁴ Александр Блок и Андрей Белый: Переписка / Ред., вступ. Статья и коммент. Вл. Орлова. М., 1940, с. 257.

¹⁵ См. письмо А. М. Кожебаткина к Э. К. Метнеру от 4 окт. 1911 г. — ГБЛ, ф. 167, карт. 14, ед. хр. 20.

¹⁶ Александр Блок и Андрей Белый: Переписка, с. 269.

¹⁷ Письмо к Э. К. Метнеру от 11 окт. 1912 г. — ГБЛ, ф. 167, карт. 2, ед. хр. 71.

¹⁸ Труды и дни, 1912, № 1, с. 56, 57.

¹⁹ Метнер Эмилий. Wagneriana: Наброски к комментарию. — Труды и дни, 1912, № 6, нояб.—дек., с. 29. Сходную с метнеровской концепцию отстаивал в «Трудах и днях» М. И. Сизов (псевдоним «М. Седлов»). Образно определяя культуру как «кремль сознания», Сизов видел в ней триединство научных, эстетических и религиозных ценностей; живой синтез этих начал — залог созидания «грядущей цельной, „праведной” культуры» (Седлов М. Кремль. — Труды и дни, 1912, № 3, май — июнь, с. 53—54).

²⁰ См.: Волъфинг. Модернизм и музыка: Статьи критические и полемические. М.: Мусагет, 1912, с, 153—154, 65—166 и др.

²¹ Труды и дни, 1912, № 3, с. 6.

²² Там же, № 1, с. 9.

²³ Там же. М., 1914, тетрадь 7, с. 93.

²⁴ Там же, 1912, № 1, с. 18.

²⁵ Там же, № 2, март — апр., с. 6, 7.

²⁶ Cunctator  (Андрей Белый). О журавлях и синицах:   (Поправка к одной истине). — Там же, № 1, с. 84.

²⁷ «Соединяться нужно с тем, кто душевно нужен; союз с тем, кто внешне нужен или только пригоден и полезен, — ложь», — писал Иванов Блоку 21 января 1911 г., еще имея в виду идею «дневника троих» (Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз., 1982, т. 41, № 2, с. 174—175). В «Трудах и днях» старались выдерживать этот принцип. Даже Брюсов, признанный вождь «нового» искусства, указанный в числе сотрудников и давший для журнала свои афоризмы, был там после продолжительного внутриредакционного обсуждения отвергнут.

²⁸ Письмо к Э. К. Метнеру от 8 июля 1913 г. — ГБЛ, ф. 167, карт. 14, ед. хр. 35.

²⁹ Письмо к Андрею Белому от 16 мая 1912 г. — ГБЛ, ф. 25, карт. 9, ед. хр. 16.

³⁰ Письмо к Андрею Белому от 16 апр. 1912 г. — В кн.: Блок Александр. Собр. соч.: В 8-ми т. М.; Л., 1963, т. 8, с. 386—387. Ср. замечание Блока на полях «Мыслей о символизме»: «Средневековые чертежи, мертвое» (Новый мир, 1955, № 11 с. 154—155; публ. Вл. Орлова). См. также: Максимов Д. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1981, с. 445—446.

³¹ Письмо к Андрею Белому от 26 мая 1912 г. — В кн.: Блок Александр. Собр. соч.: В 8-ми т., 8, с. 390.

³² Там же, 1963, т. 7, с. 140 (дневниковая запись от 17 апр. 1912 г.).

³³ «Стриндберг — для „Трудов и дней” (к августу)», — записал Блок в дневнике 30 мая 1912 г. (Там же, с. 147). Этот замысел остался нереализованным.

³⁴ ГБЛ, ф. 167, карт. 13, ед. хр. 17. См. также: Фрумкина Н. А., Флейшман, Л. С. А. А. Блок между «Мусагетом» и «Сирином»: (Письма к Э. К. Метнеру). — В кн.: Блоковский сборник, II, с. 387—388.

³⁵ Так, в процессе формирования первого номера журнала Белый писал Метнеру (в середине февраля 1912 г.): «...предстоит выбор: между Ивановым и Гессеном, Яковенко ... если передвинуть центр первого №, Иванов душой и пером — наш навсегда, а Гессен и Яковенко все-таки будут, но не в столь густом виде» (ГБЛ, ф. 167, карт. 2, ед. хр. 55).

³⁶ Труды и дни, 1912, № 4—5, июль — окт., с. 75.

³⁷ Письмо к Э. К. Метнеру от 13 янв. 1913 г. — ГБЛ, ф. 167, карт. 8, ед. хр. 1.

³⁸ ГБЛ, ф. 167, карт. 14, ед. хр. 10.

³⁹ Письмо к Э. К. Метнеру от 2/15 нояб. 1912 г. — ГБЛ, ф. 25, карт. 16, ед. хр. 2.

⁴⁰ Письмо к Вяч. И. Иванову  (осень 1912 г.) — ГБЛ, ф. 109.

⁴¹ Письмо к Андрею Белому и Эллису от 1/14 окт. 1912 г. — ГБЛ, ф. 167, карт. 5, ед. хр. 29.

⁴² Труды и дни, 1912, № 4—5, с. 72.

⁴³ Так, Метнер информировал Блока (3 окт. 1912 г.) о «новых оскорблениях, обвинениях, инсинуациях и возмутительных несправедливостях в письмах и различных „досье” Эллиса и Бугаева», слившихся «в одно существо Белоэлис»: «Белоэлис требует штейнеризации Мусагета... Если же в 1913 г. Белоэлис будет требовать изменения платформы журнала, то я закрываю журнал и ликвидирую Мусагет» (ЦГАЛИ, ф. 55, п. 1, ед. хр. 331).

⁴⁴ Труды и дни, 1912, № 4—5, с. 149. Ср. сообщение в письме Метнера к Блоку от 24 нояб. / 7 дек. 1912 г.: «Бугаев уходит как редактор» (ЦГАЛИ, ф. 55, оп. 1, ед. хр. 331). Белый впоследствии говорил о своем «немотивированном упразднении» от редактирования «Трудов и дней» (в письме к М. К. Морозовой от 11 марта 1916 г. — ГБЛ, ф. 171, карт. 24, ед. хр. 1 г).

⁴⁵ ГБЛ, ф. 109. Обе статьи были напечатаны в № 3 за 1912 г.

⁴⁶ ГБЛ, ф. 167, карт. 13, ед. хр. 16.

⁴⁷ ГБЛ, ф. 167, карт. 5, ед. хр. 28.

⁴⁸ Труды и дни, 1912, № 4—5, с. 148.

⁴⁹ Там же, тетрадь 7, с. 7.

⁵⁰ Учредитель этого кружка скульптор К. Ф. Крахт информировал Э. К. Метнера 15 сент. 1912 г.: «По соображениям внешним мы решили легализоваться и уже составили устав. В уставе этом формально ... мы определяем цель кружка как „исследование проблемы эстетической культуры вообще и символизма во всех видах искусства в частности”»  (ГБЛ, ф. 167. карт. 14, ед. хр. 23).

⁵¹ Труды и дни, тетрадь 7, с. 8.

⁵² Там же, 1913, тетрадь 1—2, с. 5, 3.

⁵³ См.: Шагинян Мариэтта. Человек и время: История человеческого становления. М., 1982, с. 459.

⁵⁴ Подробнее о гётеанстве теоретиков «Трудов и дней» см.: Жирмунский В. Гёте в русской литературе. Л., 1937, с. 576—578, 589—592.

⁵⁵ См. их оценку в статье: Лосев А. Проблема Рихарда Вагнера в прошлом и настоящем. — В кн.: Вопросы эстетики. М., 1968, вып. 8, с. 107—113.

⁵⁶ Труды и дни, 1912, № 2, с. 64.

⁵⁷ Там же, № 4—5, с. 133, 134.

⁵⁸ Там же, тетрадь 7, с. 140.

⁵⁹ В этой статье Дурылина, дающей критический анализ Полного собрания сочинений Лермонтова под  редакцией Д. И. Абрамовича (1910—1913), уже было употреблено слово «текстология» (Труды и дни, тетрадь 8. М., 1916, с. 107), возникновение которого обычно относят к 1920-м годам и связывают с трудами Б. В. Томашевского (Основы текстологии. М., 1962, с. 8; Рейсер С. А. Палеография и текстология нового времени. М., 1970, с. 85).

⁶⁰ Письмо к Б. А. Садовскому от 10 июня 1913 г. — ЦГАЛИ, ф. 464, оп. 2, ед. хр. 226.

⁶¹ Белый Андрей. Между двух революций.  Л.,  1934, с. 384—385.

⁶² Письмо к М. К. Морозовой  (Цюрих, 13 сент.   (н. ст.)   1914 г.). — ГБЛ, ф. 167, карт. 13, ед. хр. 12.

⁶³ Письмо к В. В. Пашуканису (Цюрих, 5 мая 1915 г.). — ГБЛ, ф. 167, карт. 13, ед. хр. 13.